Семён Шуртаков - Несмолкаемая песня [Рассказы и повести]
Как-то вечером мы с Никитой поймали в саду еще одного ежа. Это был матерый еж, раза в три больше нашего Чудака и почти черного цвета. Если Чудака можно было брать голыми руками, то этот кололся твердыми длинными иглами даже сквозь платок.
Мы принесли его на террасу и показали Чудаку. Чудак смешно и трогательно засуетился, забегал вокруг свернувшегося в клубок ежа, но еж сердито и громко фыркал, поддавая Чудака своими иглами. Тогда малыш забрался к нему на спину и принялся нежно лизать твердые иголки.
— Это его мама, — высказала предположение Любашка. — Он ее жалеет, а она обиделась и не хочет.
Нам стало жалко бедного малыша, и мы выпустили чужого на волю. У такого взрослого ежа и в самом деле где-нибудь могли оставаться маленькие дети…
Рыжик с Кутенком, приглядевшись к своему новому сожителю, поняли, что он хоть и колючий, но в общем-то безобидный, и даже нет-нет да и поигрывать с ним начали. Пес гавкнет на ежа — и бежать. Чудак, понимая, что это игра, ударится за Кутенком. Тот обернется, опять гавкнет — и дальше. Словом, маленький маленького понимали очень хорошо. Они даже чем-то похожи были друг на друга. Иной раз во время игры Чудак вдруг присядет и совершенно по-собачьи начнет чесать за ухом задней ногой — щенок и щенок.
Вот только когда дело доходило до еды, прожорливый малыш частенько обижал своих старших товарищей.
Мы поставили ему специальное блюдечко и поставили нарочно в другом углу комнаты. Но Чудак ел жадно, быстро и, управившись со своей порцией, без зазрения совести бежал к миске Кутенка и Рыжика. Дальше все делалось очень просто: еж выставлял иголки, оттеснял щенка с котом от миски, а сам залезал в нее прямо с ногами. Это был самый настоящий разбой, но ни хитрый Кутенок, ни мудрый кот ничего не могли поделать с ежом и покорно ждали в сторонке, когда лесной гость насытится до отвала.
А спустя еще немного времени Чудак даже вот до чего додумался.
Не раз ему приходилось видеть и слышать, как Рыжик с Кутенком просят есть: один помяукает, другой погавкает — и, глядишь, в миску наливают молоко. Сам же Чудак умел разве только хрюкать да и то не натощак, а после сытного обеда. Так как же ему попросить тот обед? Можно, конечно, подождать, когда дадут щенку с котом, а потом пристроиться к той миске. А если его друзья сыты? И Чудак вот что стал делать. Долго не кормят его — он этак бочком, бочком подъедет к Рыжику и слегка подтолкнет его иголками. Тот мяукнет. Чудак еще разок наподдаст кота иголками да еще. Кот начинает орать погромче. И так до тех пор, пока не дадут есть. Когда кота не было в комнате, то же самое Чудак проделывал с Кутенком.
Вот какого сообразительного зверя на свою же, как говорится, голову нашел Кутенок в лесу!
Земля — матушка, хлеб — батюшка
Вот и июль на исходе.
На полях вокруг нашей деревеньки уборка идет полным ходом. Озимые хлеба уже скошены и обмолочены. На очереди яровая пшеница, овес, гречиха.
Свою полоску мы засеяли поздно. Позже колхозного поля она и взошла и поспела. Но так или иначе, а и для нее подошло время жатвы.
Пшеница на нашей богатой целинной земле уродилась на славу — высокая, крупноколосая, умолотистая. Особенно тучные, склонившиеся к земле колосья проворные молодые курочки начали уже выклевывать.
Пора было приступать к уборке.
Я взял у тети Шуры косу, наточил ее, и вместе с Любашкой и Никитой, в сопровождении Кутенка и Рыжика, мы торжественно двинулись на наше пшеничное поле.
«Вжу-у, вжу-у — ре-жу» — пропела коса, и первые горсти срезанного хлеба легли на край полоски.
Кутенок тявкнул возбужденно и кинулся на скошенный хлеб, будто я что-то спрятал под ним. Пришлось Любашке взять не в меру резвого пса на руки: чего хорошего, еще под косу попадет.
Рыжик невозмутимо сидел поодаль и глядел на щенка с явным осуждением.
Скосил я полоску быстро. После этого мы аккуратно собрали пшеницу в большой тугой сноп и поставили его посреди полосы колосьями кверху: пусть немного посохнет.
А пока что недалеко от террасы мы сделали нечто вроде маленького тока, подровняли его, утрамбовали и чисто подмели свежим березовым веником.
Сноп был торжественно принесен на ток и гладкой, специально для этого выструганной палкой начисто, до последнего зернышка обмолочен. Молотили мы напеременку с Любашкой и Никитой, а пес с котом тем временем зорко стояли, на страже.
Куры, чуя поживу, ходили вокруг нашего тока и вкрадчиво распевали: «Ра-ра-ра-ра-ра».
Некоторые, понастырнее, подходили совсем близко и пытались клевать пшеницу, но тогда Кутенок отважно и без промедления кидался на непрошеных гостей и, если они убегали недостаточно поспешно, рвал из них пух и перья.
Принял свое участие в общем деле и Рыжик.
Когда, обмолотив и провеяв пшеницу, мы оставили ее сохнуть, а сами пошли обедать, к току откуда-то из-под террасы, что ли, подкралась новая воровка — рыжая полевая мышь. Будто бы дремавший в сторонке кот развернувшейся пружиной мелькнул над соломой, и в следующее мгновение незадачливая полевка была у него в зубах.
Лакомиться мышкой кот пришел на обычное обеденное место. Ежик потянул носом и затопал к коту, но тот заурчал недовольно: сам-то, мол, не очень делишься, хуже того — мое лопаешь. Не дам! Чудак хотел, по обыкновению, пустить в ход иголки, но на сей раз это ни к чему не привело: кот взял да и ушел с мышью в зубах в другой угол. Мышь — не блюдце с молоком. Чудак так огорчился, что и свое молоко есть не стал. Пришлось Любашке поймать ему лягушонка.
Я еще заранее нашел два плоских камня, подогнал их один к другому, и вот сейчас высохшую пшеницу мы начали молоть между этими камнями. Дело шло медленно, мука на такой первобытной мельнице получалась грубая, крупная, и ее потом пришлось тщательно просеивать.
— Зачем мы все это делаем? — уже не первый раз за нынешний день опрашивала Любашка.
— Потерпи немного. Скоро узнаешь.
Никита, кажется, догадывался, что будет дальше, и все же не отходил от меня ни на шаг — так интересно ему было все, что мы делали. Похоже на игру, и в то же время что-то серьезное.
Муки после просеивания осталось чуть побольше двух пригоршней. Что ж, и то ладно.
— А теперь зови мать, — сказал я Любашке.
Мать взяла у тети Шуры немного дрожжей и в молочной кастрюле развела нашу далеко не первосортную муку.
День был жаркий, тесто быстро подошло. И вот уже мать ловко разделала его, и на противень легла маленькая аккуратная булка.
— Булочка! — радостно и удивленно воскликнула Любашка.
— Буйка, — подтвердил Никита.
— Да, это будут булки, — сказал я. — А пока они пекутся у тети Шуры, пойдемте погуляем.
В комнате — похоже к дождю — было душновато.
Мы спустились с террасы и устроились на нашей излюбленной полянке. Земля была горячей, и от нее пахло солнцем и хлебом. А может, это с полей наносило хлебные запахи. На полях продолжалась жатва.
— А почему тетя Шура говорит, земля — матушка? — спросила Любашка. — Она кому мать?
— Она всем нам мать, — ответил я.
Любашка и Никита с любопытством уставились на меня: очень интересно!
— Давно-давно, много-много лет назад, — сказал я, — землю нашу покрывали леса. Густые, непроходимые. И люди жили в этих лесах рядом со всякими зверями, сами еще мало чем отличавшиеся от зверей. Пропитание себе они добывали охотой. Потом люди научились добывать огонь, научились огнем выжигать леса и на этом месте сеять хлебные зерна. Землю они взрыхляли обыкновенной палкой, а урожай поедали в зернах, потому что молоть их, хотя бы так, как мы мололи сегодня, люди научились гораздо позже. Прошло еще много-много лет, и главную пищу человеку начинает давать уже не лес, не охота, а земля. И за то, что земля все более надежно кормит его, человек называет ее матушкой, родной матерью, а хлеб — батюшкой…
— Земля — матушка, а хлеб — батюшка, — тихо повторила за мной Любашка.
— А еще про хлеб говорят: насущный — значит, что ни есть необходимый. Только очень, очень трудно достается этот хлеб человеку. Помнишь, ты над бабушкой засмеялась, когда она хлебные крошки собрала на столе и в рот положила?
— Помню.
— Так вот, бабушка твоя не от жадности это сделала. Очень дорого, очень трудно ей всю жизнь хлеб доставался. Потому что пахала она сохой, жала серпом, а молотила цепом — той же палкой, какой мы нынче с вами молотили, только на веревочке. Сейчас вон сколько всяких машин помогают человеку, а он только управляет ими. А ведь управлять машиной не так трудно — это даже вам под силу.
— Я умею на тлактоле, — серьезно сказал Никита.
— На тракторе хорошо работать! — живо, с загоревшимися глазами подхватила Любашка.
— Вырастай поскорее — и пожалуйста. К тому времени машин станет еще больше и управлять ими будет легче. Но и тогда земля для человека все равно останется матушкой, кормилицей, а хлеб — батюшкой.
